Персонаж романа Ф. М. Достоевского «Бесы» (1871—1872 гг.), здесь самый опасный из «бесов», кукловод кружка революционно настроенной молодёжи, беспринципный циник и трус.
«Бесы». Фрагмент аудиокниги. Читает Александр Андриенко.
«Бес без которого „Бесы“ были бы немыслимы». Подкаст о персонаже. Читает Валерий Бондаренко.
«Это был молодой человек лет двадцати семи или около, немного повыше среднего роста, с жидкими белокурыми, довольно длинными волосами и с клочковатыми, едва обозначавшимися усами и бородкой. Одетый чисто и даже по моде, но не щегольски; как будто с первого взгляда сутуловатый и мешковатый, но, однако ж, совсем не сутуловатый и даже развязный. Как будто какой-то чудак, и, однако же, все у нас находили потом его манеры весьма приличными, а разговор всегда идущим к делу. Никто не скажет, что он дурен собой, но лицо его никому не нравится. Голова его удлинена к затылку и как бы сплюснута с боков, так что лицо его кажется вострым. Лоб его высок и узок, но черты лица мелки; глаз вострый, носик маленький и востренький, губы длинные и тонкие. Выражение лица словно болезненное, но это только кажется. У него какая-то сухая складка на щеках и около скул, что придает ему вид как бы выздоравливающего после тяжкой болезни. И, однако же, он совершенно здоров, силен и даже никогда не был болен. Он ходит и движется очень торопливо, но никуда не торопится. Кажется, ничего не может привести его в смущение; при всяких обстоятельствах и в каком угодно обществе он останется тот же. В нем большое самодовольство, но сам он его в себе не примечает нисколько. Говорит он скоро, торопливо, но в то же время самоуверенно, и не лезет за словом в карман. Его мысли спокойны, несмотря на торопливый вид, отчетливы и окончательны, — и это особенно выдается. Выговор у него удивительно ясен; слова его сыплются, как ровные, крупные зернышки, всегда подобранные и всегда готовые к вашим услугам. Сначала это вам и нравится, но потом станет противно, и именно от этого слишком уже ясного выговора, от этого бисера вечно готовых слов. Вам как-то начинает представляться, что язык у него во рту, должно быть, какой-нибудь особенной формы, какой-нибудь необыкновенно длинный и тонкий, ужасно красный и с чрезвычайно вострым, беспрерывно и невольно вертящимся кончиком».
В Верховенском парадоксально сочетаются оголтелый вождизм и отсутствие харизмы. И еще: он страшно деятелен, но труслив. Петр Верховенский обладает острым умом и отлично понимает это — вот почему для осуществления своих планов Петруша мечтает привлечь Ставрогина. Тонкий расчет, умение действовать сразу в нескольких направлениях, «многоходовочка», — вот излюбленные методы Верховенского. При этом в нем напрочь отсутствует моральный ограничитель. Можно было б предположить, что источник его энергичности — страшная закомплексованность, желание самоутвердиться во что бы то ни стало. Однако никакой закомплексованности, как будто, и нет. Петруша слишком сосредоточен на своих планах, чтобы еще и оценивать себя со стороны, «рыться в себе». Он слишком деятель, чтобы и рефлектировать. Петруша не шут (шут — «шутит»), он фигляр, паяц (паясничает, кривляется), и это то ли нервная судорога от чрезмерного внутреннего напряжения, то ли высокомерная насмешка над другими. Скорее всего, и то и другое.
Пожалуй, «Бесы» — самая острая и современно звучащая вещь Достоевского. Он и впрямь никак не отойдет в прошлое — роман, написанный почти полтора века назад и мыслившийся автором сперва как памфлет на тогдашнюю злобу дня. А «злоба дня» и впрямь была жгучая: Россию и всю Европу поразило дело об убийстве студента И. Иванова 21 ноября 1869 г. его соратниками по революционной борьбе. Убийство ничем не было мотивировано, кроме как желаньем спаять кровью группу подпольщиков, главарь которых Сергей Нечаев почувствовал угрозу своему единовластию со стороны Иванова. (Иванова хорошо знал брат жены Достоевского А. Г. Сниткиной.) С. Г. Нечаев — пожалуй, самая зловещая фигура в среде русских революционеров 19 века. Он — автор «Катехизиса революционера». «Революционер, — говорилось в нем, — человек обреченный; у него нет ни своих интересов, ни дел, ни чувств, ни привязанностей, ни собственности, ни имени… Он знает… только науку разрушения… Он презирает общественное мнение, презирает и ненавидит… нынешнюю общественную нравственность». Для достижения цели — свержения существующего режима — революционеру разрешались любые преступления. Так что слишком большим провидцем в отношении революционеров и последствий революции Достоевский не был: документы и факты сами плыли в руки к нему. Главными прототипами самого зловещего «беса» в романе Петруши Верховенского стали Нечаев и М. В. Петрашевский, за участие в кружке которого Достоевский заплатил каторгой и солдатчиной. Впрочем, к Петрашевскому молодой Достоевский относился иронически, называя его «болтуном» — Верховенский получил от этого прототипа, главным образом, шутовские манеры и неумеренную болтливость.
Петр Степанович Верховенский — сын воспитателя Ставрогина Степана Тимофеевича. Но от отца — добродушного романтика-либерала 1840-х у Петруши лишь хорошо подвешенный язык. В остальном он фигура бесконечно растленная и зловещая. В нем вроде нет ничего от вождя и нередко его не принимают всерьез.
«Полупомешанный энтузиаст» — говорит о нем Ставрогин. «Клоп, невежда, дуралей» — мнение Ивана Шатова. Однако ж этому хитрому «невежде» и энергичному «дуралею» удалось «взбаламутить» целый уезд, смутить умы многих благочестивых до этого обывателей. Прошлое его темно, Петрушу обвиняют в провокаторстве. В настоящем он создает в губернском городе группу революционно настроенной молодежи с целью запалить мятеж и развернуть его чуть ли не во всемирную революцию. Впрочем, окружают его сплошь люди странные, склонные к поискам все объясняющей им моноидеи. «Маниак» одной идеи — торжества идеи смерти в мире, где бога нет — инженер Кириллов мечтает встать на место бога путем добровольного ухода из жизни. Мысли о боге, его воле и силе, мучают и бывшего крепостного Ставрогина Ивана Шатова. Безобразный «теоретик» Шигалев разрабатывает проект будущего общества Петруша Верховенский, главарь группы, ищет пути реализации проекта Шигалева по установлению общества всеобщего равенства, где будут упразднены гений и добродетель.
Интриги, доносы, обман, убийства — вот орудия Верховенского. Играя на самых темных и подлых струнах души человеческой, он ловко плетет свою зловещую сеть. Чтобы спаять группу своих сторонников кровью, он организует убийство Шатова — к тому же это Шатову от него и месть, ведь тот прилюдно оскорбил Петрушу словом и действием. Затем Верховенский хочет прикрыть это убийство, склонив к добровольному уходу из жизни странного Кириллова — и тот перед смертью должен в записке взять вину за убийство Шатова на себя. В то же время Верховенский втирается в доверие к губернатору и его влиятельной жене и, по сути, заранее, до поднятого мятежа предает свою группу (с целью на всякий случай обезопасить себя). Одна из важнейших целей Петруши — перетянуть на свою сторону Николая Ставрогина. Ему Верховенский прочит роль Ивана-Царевича, который обольстит обесчещенную «бесами» Россию. Но Ставрогин остается равнодушным к поджигательским планам демонического Петруши. Верховенский устроит смуту, но пока не выиграет. Пока… Из опаснейшей для всех смуты Петр Верховенский выйдет невредимым — чтобы творить дальше свои интриги, козни, предательства.
«Бесы» — конечно, насквозь страстный и пристрастный роман Достоевского. Свои самые глубокие страхи и сомнения выразил здесь Достоевский, порой переходя и «на личности» (сатирический образ либерального писателя Кармазинова, в котором явны нападки на Тургенева). Но «Бесы» — далеко не только памфлет. В анализе душ «бесов» и их идей Достоевский скальпельно точен. И такой гной брызжет из-под этого скальпеля, что смутно на душе становится даже и тем, кто ценностей Достоевского вовсе не разделяет... Впрочем, передовая критика 1870-х гг. (П. М. Ткачев, Н. К. Михайловский) посчитала образ одномерным и карикатурным. Деятели Серебряного века (Д. С. Мережковский, Вяч. И. Иванов) увидели в образе Верховенского пророчество о большевистских лидерах В. И. Ленине и И. В. Сталине. А. Камю заметил: «Верховенский… существо злобное и ограниченное, он живёт только волей к власти… Это — провозвестие тоталитарных теократий XX века и государственного террора».
Петр Верховенский: «Наши не те только, которые режут и жгут да делают классические выстрелы или кусаются. Такие только мешают… учитель, смеющийся с детьми над Богом и над их колыбелью, уже наш. Адвокат, защищающий образованного убийцу тем, что он развитее своих жертв и, чтобы денег добыть, не мог не убить, уже наш. Школьники, убивающие мужика, чтобы испытать ощущения, наши».
Петр Верховенский: «Мы сделаем такую смуту, что всё поедет с основ».
Писатель-западник Кармазинов: «Сколько я вижу и сколько судить могу, вся суть русской революционной идеи заключается в отрицании чести».
Шатов: «Вы мало того что просмотрели народ, — вы с омерзительным презрением к нему относились, уж по тому одному, что под народом вы воображали себе один только французский народ, да и то одних парижан, и стыдились, что русский народ не таков. И это голая правда! А у кого нет народа, у того нет и Бога!»