Персонаж романа В. О. Пелевина «Чапаев и Пустота» (1996 г.), жизнь которого протекает в двух эпохах: Гражданской войны 1918–1919 гг. (здесь он поэт-декадент и ученик-адъютант красного военачальника и одновременно бодхисаттвы Чапаева) и в России 1990-х гг. (здесь он пациент психиатрической лечебницы).
В самом начале романа мы узнаём о внешнем виде Петра Пустоты: «Конечно, одет я был безобразно и безвкусно — на мне было грязное английское пальто с широким хлястиком, военная — разумеется, без кокарды — шапка вроде той, что носил Александр Второй, и офицерские сапоги». Убив чекиста фон Эрнана, Пустота присвоил его кожанку: «Кожанка пришлась мне впору — мы с покойником были практически одного роста. Когда я перетянул её ремнем с болтающейся кобурой и посмотрел на своё отражение, я увидел вполне нормального большевика». В палате психбольницы у него иная одежда: «На мне было похожее на саван одеяние, длинные рукава которого были связаны за спиной — кажется, такая рубашка называется смирительной».
Пётр Пустота в романе — главный герой, протагонист-рассказчик, и его характер рисуется, прежде всего, посредством прямой речи. Это рефлектирующий интеллигент, которому открыты разные «миры»: и колоритная действительность Гражданской войны, и фантазии его соседей по палате, и сложносочинённые образы интеллектуальных излияний Чапаева. Поступки его весьма произвольны и определяются действиями других персонажей, характер неуравновешенный.
Наверно, сейчас не совсем понятно, почему первые читатели этого, возможно, главного романа Пелевина, тогда, в 1996 г., помирали со смеху. Но в позднесоветские времена анекдоты о красном полководце Чапаеве, его лихом и наивном ординарце Петьке и отважной и невинной до идиотизма пулемётчице Анке были едва ли не самым популярным фольклором. Народ забористо потешался над истлевшим революционным мифом, и надо быть большим провокатором, чтобы сделать примитивных Чапая и Петьку казарменных анекдотов героями интеллектуального романа, приобщить их к духовной традиции буддизма, к философии Л. Витгенштейна, к психологии К. Г. Юнга и вообще сляпать увлекательное месиво из культурных кодов чуть ли не всего 20 века, от декадентов Cеребряного века до бандюганов лихих 90-х. Кстати, утончённый пелевинский эстет Пётр Пустота ближе к подлинному прототипу фольклорного Петьки — Петру Семёновичу Исаеву (1890–1919), человеку грамотному и для среды красных вояк вполне интеллигентному (закончил реальное училище); кстати, есть версия, что он был не ординарцем, а начальником разведки у Чапаева. Персонажи анекдотов о Чапаеве переиначены не без едкой иронии: импульсивный самородок Чапай предстаёт интеллектуалом, наивная Анка — роковой дамой-декаденткой. В романе имеются, по сути, пародийные образы В. И. Ленина, Г. И. Котовского (тоже героя многочисленных анекдотов тех лет), «чёрного барона» Р. Ф. Унгерна фон Штернберга. При желании можно увидеть в образе Петра Пустоты и пародию на лирического героя поздней «мовистской» прозы В. П. Катаева.
Роман состоит из десяти глав-эпизодов, последовательно чередующихся: эпоха Гражданской войны — Россия середины 1990-х. Итак, молодой поэт-декадент Пётр Пустота в голодном и мятежном 1918 г. чуть было не попадает в ЧК за свои стихи, но удачно вывернувшись из опасности, встречает своего будущего гуру и начальника — Василия Ивановича Чапаева. Следом он просыпается в психбольнице небольшого городка в обществе ещё трёх душевнобольных. В одной палате с ним лечатся, а точней, предаются своим фантазиям: некто Сердюк, который участвует в сваре двух средневековых японских кланов; «знойный» мечтатель 18-летний Мария («Просто Мария» — популярный у нас в середине 90-х мексиканский сериал), у которого якобы роман с самим Шварценеггером; и бандюган Володин — у того, ясен корень, свои разборняки по жизни текут. Каждый пребывает в собственном фантазийном мире и покидать его не хочет ради мира реального. Между тем метод лечения в психбольнице один: каждый пациент должен пройти по кругу бредовых образов, которые посещают его соседей по палате. Так он избавится от зацикленности на собственном бреде. Пётр Пустота попадает в мир галлюцинаций «товарищей по несчастью», но при этом остаётся в целом верен собственному бреду, будто он — участник Гражданской войны и духовной ученик бодхисаттвы Чапаева. Каждый эпизод с «чужим» бредом имеет символическое значение. Эпизоды с Марией и Сердюком показывают, что России не удаётся альянс ни с Западом, ни с Востоком; эпизод с Володиным показывает, что и бандюганы счастья ей также не принесут. Остаётся упование на учение буддизма, которое избавляет от оков материального мира и зовёт слиться душой с все примиряющей Пустотой. И вот Пётр Пустота считается излечившимся. За пределами больницы, из которой его выписывают, поэта ждёт Чапаев и увозит его во Внутреннюю Монголию — «Внутренняя Монголия называется так не потому, что она внутри Монголии. Она внутри того, кто видит пустоту».
Автор характеризует свою работу как «первое произведение в мировой литературе, действие которого происходит в абсолютной пустоте». Он полагает, что «свобода бывает только одна, когда ты свободен от всего, что строит ум. Эта свобода называется “не знаю”».
Роман был принят критикой и публикой очень остро: одни считали его спекуляцией на ходовых темах и проблемах российского бытия, другие — настоящим художественным открытием, новым словом в отечественной словесности, шедевром постмодернистской прозы. На дистанции времени можно сказать, что в этом третьем по счёту своём романе Пелевин сознательно применил рецепт всех его последующих почти ежегодных романов. Это умелая и бойкая игра с актуальными (на момент написания) «фишками» массового сознания и массовой культуры, которые автор «считывает» глазами посвящённого в таинства буддийской философии «мудреца». Именно в «Чапаеве и Пустоте» Пелевину, как никому другому, удалось очень точно зацепить и передать состояние умов, характерное для безвременья 1990-х, когда в общей окрошке кружились остатки советских мифов, увлечение эзотерикой, психоделическими практиками, культивирование грёз о «России, которую мы потеряли» и растерянные поиски новых духовных ориентиров, а брожение умов отдавало откровенно бредовыми этих умов состояниями.
Заинтригованный читатель будет пробиваться в лабиринте этого романа к разным очевидным и не очень истинам, главная из которых — Россия за сотню лет повторяет всё тот же цикл своих исканий: с Западом ли она (Мария) или с Востоком (Сердюк), с высокой ли духовностью (Пустота) или с откровеннейшей уголовщинкой (Володин). И как почти сто лет назад, никто не знает, чем сердце её успокоится.
Да, роман Пелевина — игра, и всё серьёзное здесь подаётся (и восприниматься должно бы) с улыбкой. Возможно, сцены из времён Гражданской войны покажутся чересчур книжными. Зато реалии 90-х весомы и узнаваемы, и автором, кажется, ненавидимы жгуче. Главное, этот роман претендует на то, чтобы разбудить мысль читателя и делает всё, чтобы пробуждение было «с улыбкой на устах».
Пётр Пустота «считает себя единственным наследником великих философов прошлого. Помещением в психиатрическую больницу не тяготится, так как уверен, что его “саморазвитие” будет идти “правильным путём” независимо от места обитания» (Из прочитанного героем медицинского заключения)
«Представь, что твой внутренний прокурор тебя арестовал, все твои внутренние адвокаты облажались, и сел ты в свою собственную внутреннюю мусарню. Так вот вообрази, что при этом есть кто-то четвёртый, которого никто никуда не тащит, которого нельзя назвать ни прокурором, ни тем, кому он дело шьёт, ни адвокатом. И не урка, и не мужик, и не мусор. Так вот этот четвёртый и есть тот, кто от вечного кайфа прётся».
«Движение — всё, конечная цель — ничто».
«Из семнадцатой образцовой психиатрической больницы убегает сумасшедший по фамилии Пустота. Времени для побега нет, и он про это знает. Больше того, бежать некуда, и в это некуда нет пути. Но всё это пустяки по сравнению с тем, что того, кто убегает, нигде и никак не представляется возможным найти».