Главная героиня романа А. Платонова «Счастливая Москва» (1932–1934 гг., 1936 г.), девушка, которая благодаря революции стала активным членом общества. Она пройдет через цепь социальных превращений от плакатной героини эпохи индустриализации до убогой бомжихи.
Подкаст о персонаже. Читает Валерий Бондаренко
Автор не дает развернутого описания внешности своей героини. Мы должны верить, что она красива, даже, скорей, прекрасна. Юная, чувственная, страстная в плотской любви — то, что сейчас называется очень «сексапильная», — она влечет к себе мужчин роковым образом.
Москва Честнова — дочь своей эпохи, бурно ломавшей прежние устои и строившей новое, еще неведомое, но, верилось, — прекрасное общество. Огромные силы, энергия, энтузиазм сочетаются в героине с абсолютной самоотверженностью, доходящей порой до гротеска: все вечера напролет она думает о «машинах, день и ночь напрягающихся в своей силе, чтоб горел свет в темноте, шло чтение книг, мололась рожь… нагнеталась вода по трубам… и происходило зачатье лучшей жизни…». Ее жажда света и счастья (причем счастья для всех, не для себя) совершенно ненасытна. Отношение ее к любви, которая так обычно важна для любого человека, довольно скептично: «Любовь не может быть коммунизмом… Любить наверно надо, и я буду, это всё равно как есть еду, — но это одна необходимость, а не главная жизнь». В Москве Честновой странным образом сочетаются огромная сила и выразительность ее личности с подсознательным стремлением растворить себя в общей жизни, в общем деле строительства нового мира. Она не ценит ни прошлое, ни настоящее, ее снедает тоска лишь по будущему, которому она готова принести себя в жертву безоговорочно. При всей ее природной чувственности Москва абсолютно духовная личность, фанатик идеи — причем идеи, по всей видимости, несбыточной, утопической.
Образ главной героини романа имеет многочисленные исторические и литературные корни. Он навеян революционной эпохой, когда прежние табу и устои были разрушены и отношения между полами стали легкими и непринужденными. В начале 20-х годов было распространено движение «Долой стыд!» (люди появлялись на улице совершенно обнаженными), популярна была «теория» А. М. Коллонтай о том, что удовлетворить половой инстинкт нужно так же легко, почти машинально, как выпить стакан воды. В 30-е гг. общественная атмосфера меняется, приходит эра ханжеской «советской» морали. Из литературных источников образа главной героини можно назвать образы роковых женщин, любвеобильных, но счастья ни себе, ни своим возлюбленным не приносящих: Манон Леско, Кармен, отчасти Настасьи Филипповны. В какой-то мере это и Нана Э. Золя — точнее, Москва Честнова есть как бы анти-Нана, так как ее фанатичная одержимость идеей коммунизма совершенно противоречит чисто животной приземленной натуре парижской куртизанки. Но конечно, самое важное — это очень своеобразное истолкование Платоновым идеи «вечно женственного» творческого начала мира, которое имеет свой главный исток во второй части «Фауста» И. В. Гете и стало особенно популярным в русской философии и художественно практике Серебряного века. Есть в романе и отзвук судьбы самого писателя, который всю жизнь любил свою жену Марию Александровну, а она, «злая и холодная» (по словам поэта С. И. Липкина), рвалась оставить его, сперва нелюбимого, потом и пьющего человека… Личный опыт автора умножается на исторический опыт страны, и итогом становится тайна, которую можно истолковывать, так и не разгадав. Роман считается автором незавершенным.
Героиня романа Москва Честнова проходит обычный для своей современницы и местами почти образцово показательный (по меркам тех лет) путь. Странные имя-фамилию ей дали в советском детдоме, где она, дочь красноармейца и круглая сирота, выросла. Но в душе ее уже свершилось главное: память раннего детства навсегда сохранила странного человека, который с факелом бежит по темной осенней улице, и сопровождает его бег волнующий гул перемен. Этот тревожный образ преследует юную красавицу Москву, а говоря попросту, глубоко невротизирует ее постоянной тревогой о небывалых свершениях-достижениях. Тревогой бьющаяся в ней энергия помогает Москве вершить знаковые деянья эпохи: учиться на летчицу, строить московское метро. Ее личная жизнь столь же разнообразна. Штурмуя небо и недра земли, героиня Платонова покоряет также и массу мужских сердец. Правда, «любовники Москвы» в романе почти все как-то невыразительны, это не столько живые характеры, сколько проекции авторской идеи. Хирург Самбикин — некий парафраз тургеневского Базарова, он безнадежно пытается скальпелем вычленить из тела то место, где душа обитает. «Гений мер и весов» Семен Сарториус находит житейское равновесие не с горячо и безответно любимой (хоть и легко доступной) Москвой, а с мещаночкой, да и сам в конце концов крылья теряет. Выделяется своим своеобразным ничтожеством-убожеством некто «вневойсковик» (не годный к срочной службе) Комягин — впрочем, неуемный в постели, почему и становится на время реальным мужем опустившейся, потерявшей ногу, в никуда, как будто, падающей Москвы. (Это он, кстати, в ночь Октябрьского переворота бежал с факелом, проверяя посты самообороны, а гул, который сопровождал его бег, был воплями бунтовавших урок, не желавших покидать тюрьму, где неплохо кормили.)
Неожиданно Москва исчезает со страниц романа. Он завершается печальным (даже вроде и скучноватым для автора?..) повествованием о том, как Семен Сарториус стал обычным советским обывателем Иваном Степановичем Груняхиным, и об его странном альянсе с некоей стервозной Матреной Филипповной, тоскующей по прежнему мужу.
Ю. М. Нагибин назвал «Счастливую Москву» самым страшным детищем Андрея Платонова, «страшнее “Котлована”, там хоть пробивался какой-то бледный кладбищенский свет…, здесь все уже разъедено червем надрывно-больного сарказма». Сарказм? По смыслу — убийственный, но занятно, что в общей ткани романа он незаметен, как незаметны вульгарность и пошлость в облике самой Москвы, этой вечно женственной души революции. Жизнь обманула душу революции, и та ушла, растворилась в пространствах. Читатель так и не узнает, что именно сталось с одноногой красавицей: «…улыбающийся, скромный Сталин сторожил на площадях и улицах все открытые дороги свежего, неизвестного социалистического мира, — жизнь простиралась вдаль, из которой не возвращаются». Снова сарказм? Однако и он теряется в пространстве романа — в пространстве такой душевной бесприютности-маяты, бесцельной вольности-воли и да, фрустрированности, что дерзкие намеки на всемогущий тогда сталинизм кажутся мелковатыми. Текст создает у читателя ощущение бескрайнего пространства, залитого лучами рассвета (образ просторной зари, излюбленный сталинской пропагандой), но пространства совершенно пустынного, этакого гуляй-поля беспокойной и беспризорной мечты. Как всегда, Платонов нарочитым языком корявого лозунга говорит о смыслах космических. Никакие утехи и никакие социальные и личные достижения не способны унять ту тревогу, ту тоску по идеалу, по конечному «всеобщему» смыслу, которую разбудила в душе героини революция. Москва Честнова — собственно, и есть случайно вошедший в прекрасную женскую плоть дух революции, который бессмертен, но и летуч.
Во всяком случае, это все же не роман-отчаяние, это не только роман-расставание с юношескими мечтаниями, но и роман-встреча с реальной жизнью, столь же значительной и гораздо более серьезной, «потому что человек еще не научился мужеству беспрерывного счастья — только учится». Сам автор удовлетворенно заметил: первые слушатели «удивились этой горести и трудной радости, духом которой проникнуто сочинение». Суммируя же сказанное о «Счастливой Москве», можно сказать: это изумительный пример того, что может получиться у великого художника, когда он, демонстративно используя клише массового сознания своих современников и самые махровые штампы пропаганды, вдруг открывает для себя новый путь для высокого заблуждения, которым упорно пытается жить его душа.
«Самое сильное — это что-нибудь обыкновенное».
«Уже тысячи миллиардов душ вытерпели смерть и жаловаться никто не вернулся».
«…Я ничуть не жалела своей жизни и не буду ее жалеть никогда! На что она мне нужна без людей, без всего эсесера?»
«Но теперь! Теперь необходимо понять все, потому что либо социализму удастся добраться во внутренность человека до последнего тайника и выпустить оттуда гной, скопленный каплями во всех веках, либо ничего нового не случится и каждый житель отойдет жить отдельно, бережно согревая в себе страшный тайник души, чтобы опять со сладострастным отчаянием впиться друг в друга и превратить земную поверхность в одинокую пустыню с последним плачущим человеком».