Главный персонаж романа М. Ю. Елизарова «Библиотекарь» (2007 г.), выпускник института культуры, который становится лидером — «библиотекарем» — секты поклонников творчества советского писателя Громова; представитель растерявшейся молодежи 1990 — начала 2000-х.
«Когти прошлого где-то в будущем?». Подкаст о персонаже. Читает Валерий Бондаренко.
Так как Вязинцев в романе — повествователь, мы о его внешности узнаем опосредованно, по реакции окружающих. Так как он пользуется некоторым успехом у девушек, Алексей, вероятно, внешне довольно привлекателен. Автор погружает нас в массу деталей небогатого постсоветского провинциального быта, так что и одежда Вязинцева должна этому вещному «окружению» соответствовать.
Алексей Вязинцев — человек добрый и чувствительный. Он живо переживает одиночество дяди Максима — того, кто оставил в наследство ему квартиру. Вязинцев — человек творческий, его тянет мир искусства, и довольно непрагматичный. Однако главное настроение Алексея — растерянность. Советское прошлое, такое определенное, прочное и вроде бы «светлое» (светлым себя считавшее), ушло безвозвратно. В новой России Вязинцев пока только жалкий «лузер», подрабатывающий Дедом Морозом на новогодних детских праздниках, и при его непредприимчивости и «мягкотелости» есть прямая угроза, что таковым он останется навсегда. Участие в бредовых схватках поклонников Громова для Вязинцева — быть может, единственная возможность обрести смысл жизни. Его характер открывает нам причину стойких консервативных настроений, столь влиятельных в постсоветской России.
О том, как возник замысел романа, сам автор вспоминает так: «Я жил в крошечной деревне, в 100 км от Мюнстера. В деревне была бойня, где три раза в неделю забивали свиней. И три раза в неделю везде чудовищно пахло, можно было сойти с ума от запаха. Вечером, когда накатывал шквал этого запаха, я бросался запирать окна. И в один из этих вечеров возникла идея “Библиотекаря”, я сел и тут же написал первую главу. Стимулом стало мертвое свиное мясо. Почему именно оно — не поддается логике… Я ничего не романтизирую, не ностальгирую. Конкретно в тексте Советского Союза нет, там есть просто человеческие отношения, которые связаны с теми идеалами, которые продвигала советская культурная эстетика. Это та достойная форма поведения, которая при нынешнем капиталистическом строе совершенно утеряна. Сейчас же кризис не только финансовый, но и человеческий. А критики цепляются к деталям, пытаются запихнуть текст в жанр пародии — им так легче, с постмодернизмом-то». Роман стал одним из ярчайших и самых спорных литературных событий 2000-х.
27-летний выпускник института культуры Алексей Вязинцев (это его второе образование) получает наследство в дальнем городке. Двушка, правда, хрущобная и на краю оврага, но хоть что-то… Алексей не знает еще, что наследство от дяди Максима обрушилось на него неспроста, как неспроста оглядываются на него сейчас мужчина и женщина средних лет и дачного вида, ведущие мирную беседу во дворе дома… А ведь автор заранее упредил читателя (и читатель в курсе уже): на свете был особый такой писатель Громов (1910–1981). Он штамповал книжку за книжкой производственных, военных, лирических текстов, которые даже в советские скудные на хорошую книгу времена не раскупались — до того они были серые, убогие, бездарные и тупые. «Никакие» литературно, но идеологически — правоверно советские. И вот грянули перемены 1991 года в стране, которые слишком многих обделили совсем. И тут книжки Громова заиграли новыми красками! Придуманный в них мир (он же — обиходный советский миф) теперь воспринимался задвинутыми новой жизнью «лузерами» как энергетически перенасыщенный универсум: «таинственный, грозный, полный загадок и будоражащей мистики, там тоже шла борьба, было много опасных соперников, существовал житейский и боевой кодексы, оставалось место благородству, отваге… Была там душевная награда, куда более сильная, чем водочный приход, — надежда и вера в то неизведанное, что подарят в будущем» новые книги Громова. Там «добро торжествовало с мучительным постоянством». Там, в этих книгах, была лживая романтическая «песня», которая дороже вещей, тем паче, что особо вещами ни старая советская, ни новая «русиянская» жизнь читателей Громова не баловали… И вот теперь обделенные жизнью читатели подсаживались на громовские творения, как на наркотики.
Вязинцев узнает, что в мире действует несколько сект поклонников творчества магического автора Громова, между ними случаются жесточайшие битвы, настоящие побоища за право обладания уже редкими экземплярами громовских опусов. Эти сражения автор описывает масштабно и смакуя с явной иронией: «Луцис покончил с упавшим противником, оглянулся в поиске нового и прозевал нападение — бита звонко ударила о пластик шлема. Падая, Денис удачно отмахнулся топором, рассекая врагу челюсть, Оглоблин с разбегу нанизал того на вилы и двинулся наступающим пехотным шагом, а наколотый, как в танце, едва успевал переступать…» Смешнее всего, что вся эта кровь льется за право обладать вполне бросовыми книжонками. Но это они для нас «бросовые книжонки», а ведь и впавшие в маразм старухи наливались от этих текстов силой и немножечко даже разумом… Главное, при чтении нужно было соблюсти два условия: Тщания и Непрерывности. И тогда (уже подмигивает нам хитро автор) при благоприятных условиях любая графоманская белиберда превратится в откровение божества, в символ новой веры, в знамя грозного социального движения, адепты которого не пощадят ни себя, ни других.
Вязинцев становится «библиотекарем» — главой одной из сект или «библиотек» в силу обстоятельств. Впрочем, и его самого мучает ностальгия по советскому детству, где все было, как по расписанию в дневнике: предсказуемо, уютно, спокойно. И вот это «уютно, спокойно» в шатком и непредсказуемом новом мире делается реальной грозной силой и… тормозом: старухи после громовских чтений делаются прытче, но вовсе не привлекательней, а превращаются в некий покров, одеяло для всей страны, из-под которого, теплого, вылезать ну никак не хочется. В итоге Вязинцев становится заложником победителей. Запечатанный в бункере, он должен беспрерывно перечитывать семь «священных» книг советского беллетриста Громова, храня тем самым отечество от напастей, беспрестанно реанимируя в своем сознании угасший советский миф. «Который нынче год на дворе? Если свободна Родина, неприкосновенны ее рубежи, значит, библиотекарь Алексей Вязинцев стойко несет свою вахту в подземном бункере, неустанно прядет нить защитного Покрова, простертого над страной. От врагов видимых и невидимых».
«Песня дороже вещей» — эти слова А. Платонова стали эпиграфом романа. Убедиться в зловещей правдивости этих слов писателю Елизарову пришлось на собственном опыте. И сам роман, и присуждение ему премии вызвали бурю в литературных кругах. Не столь уж многие дали тогда тексту Елизарова высокую оценку. Большинство ругало автора за вторичность (подражание В. Сорокину), невнятную позицию (так он все же за «совок» или ернически его критикует?), за выраженную неприязнь к новым для постсоветской России капиталистическим отношениям. В любом случае, начинает автор литературной шуткой, а приходит к печальному обобщению, которое касается всех: с прошлым потому и не расстаемся, что настоящее слишком не радует, а в будущее и заглядывать страшновато…
Текст Елизарова, независимо от позиции автора, ярко обозначил важный нерв современного российского бытия. Это чувство ресентимента (от фр. « le ressentiment» — негодование, злопамятность, озлобление) — «чувство враждебности к тому, что субъект считает причиной своих неудач (“врага”)». В то же время «Библиотекарь» — не столько даже о судорогах «советскости» в теле нынешней России, сколько о потребности в некоем идеале, «нас возвышающем обмане», без которого жизнь — не в жизнь. Это книга о дефиците духа сейчас, об отсутствии общей идеи в обществе, без которой оно неизбежно деградирует и распадается. В то же время, «одухотворенность» адептов творчества Громова также более чем сомнительна: их битвы так похожи на бандитские разборки 90-х и так же аморальны по существу.
И еще это роман с сильным лирическим подогревом: он о том, что жизнь, уж какая ни выпала, идет незаметно и быстро, безжалостно забывая нас на обочине старости. Трагикомические проявления фанатизма и маразма убили б впечатлительного читателя, если бы автор не озаботился допустить в повествование иронии — тонкой и всегда своевременной.
Таков он, наш интеллектуальный роман (в лучших своих образцах) сегодня.
«Понял я следующее — что попал в руки к людям больным, маниакальным, восторженным и чудовищно жестоким».
«Мохова построила во дворе свою дружину и поведала о Книгах и Великой Цели. Из ее рассказа получалось, что всякий, кто пребудет с Моховой до конца, получит в награду вечность. Старухи, услышав это сомнительное благовестие, огласили плац ликующим рыком. У них появилась Великая Мечта».
«Ведь и в моем настоящем детстве я свято верил, что воспетое в книгах, фильмах и песнях государство и есть реальность, в которой я живу. Земной СССР был грубым несовершенным телом, но в сердцах романтичных стариков и детей из благополучных городских семей отдельно существовал его художественный идеал — Союз Небесный. С исчезновением умственных пространств умерло и неодушевленное географическое тело».