Героиня романа И. С. Тургенева «Дворянское гнездо» (1856–1858 гг.), прекрасная юная девушка, так и не нашедшая личного счастья и ушедшая в монастырь.
«…на пороге другой двери показалась стройная, высокая черноволосая девушка лет девятнадцати — старшая дочь Марьи Дмитриевны, Лиза». «…на Лизе было белое платье, перехваченное вокруг пояса широкой, тоже белой лентой; соломенная шляпа висела у ней на одной руке… Лаврецкий глядел на ее чистый, несколько строгий профиль, на закинутые за уши волосы, на нежные щеки, которые загорели у ней, как у ребенка…» Еще: «Она была очень мила, сама того не зная. В каждом ее движенье высказывалась невольная, несколько неловкая грация; голос ее звучал серебром нетронутой юности, малейшее ощущение удовольствия вызывало привлекательную улыбку на ее губы, придавало глубокий блеск и какую-то тайную ласковость ее засветившимся глазам».
Главные черты Лизы — цельность натуры и доброта. «…в течение этих двух недель я узнал, что значит чистая женская душа…», — говорит о ней Лаврецкий. Способностями она, впрочем, не блещет: «Училась Лиза хорошо, то есть усидчиво; особенно блестящими способностями, большим умом ее бог не наградил; без труда ей ничего не давалось». Автор подчеркивает, что Лиза — натура глубокая и оригинальная: «Читала она немного; у ней не было “своих слов”, но были свои мысли, и шла она своей дорогой. Недаром походила она на отца: он тоже не спрашивал у других, что ему делать».
История создания романа имела в своем начале шумный скандал. Об этом поведал писатель И. А. Гончаров в своей исповеди «Необыкновенная история». В 1855 г. он подробно рассказал Тургеневу сюжет своего будущего романа «Обрыв» (1869 г.), с характеристиками героев, с пейзажными зарисовками. «Тург<енев> слушал, будто замер, не шевелясь. Но я заметил громадное впечатление, сделанное на него рассказом». Над своим обширным «Обрывом» Гончаров работал чрезвычайно медленно, а Тургенев уже через два года выпустил небольшой роман «Дворянское гнездо», и ревнивый глаз Гончарова обнаружил в нем плагиат. Дело чуть не дошло до дуэли между писателями. Тургеневу пришлось убрать некоторые сцены, которые слишком уж совпадали с эпизодами «Обрыва».
35-летний помещик Федор Иванович Лаврецкий рано лишился родителей. Воспитывала его взбалмошная тетка. Да и весь род Лаврецких был таков, воплощая в своих представителях общие черты дворянского класса России — от крутого нравом «дикого» степного помещика прадеда («прадед мой мужиков за ребра вешал») до отца Лаврецкого — англофила. Сын англофила и крепостной, Федор получил странное «англофильское» воспитание, дикую смесь из спорта, наук и навыков самого отвлеченного свойства (стрельба из арбалета, геральдика). Став самостоятельным, «ребенок двадцати семи лет» Федор Лаврецкий женился на милой девушке Вареньке Коробьиной. Молодые поселились в Париже, где Лаврецкий обнаружил, что у его жены роман с одним из посетителей ее салона. Супруги расстались: Лаврецкий вернулся в Россию, а Варвара Павловна осталась блистать в Париже в качестве европейской «львицы». Вернувшись в родные места, в свои Лаврики, Федор Иванович посетил знакомый дом Калитиных и тотчас обратил внимание на старшую дочь хозяйки — Лизу. Чрезвычайно серьезная, набожная, она показалась ему прямой противоположностью живой и светской жене. Внимание перешло в увлечение, увлечение — в любовь. Хотя Лизе в женихи прочат блестящего камер-юнкера Паншина, она предпочитает глубокого и серьезного Федора Павловича. Из газеты Федор Иванович узнает, что жена его скончалась. Больше ничто не препятствует его браку с Лизой, Федор Лаврецкий признается ей в любви. Но вернувшись домой, он обнаруживает там свою жену: известие о ее смерти было дано по ошибке. Лиза решает уйти в монастырь: счастье земной любви оказывается для нее невозможным. Лаврецкий остается также одинок: жена со временем вернется в Париж к своим победам, успехам, поклонникам. Лаврецкий посетил родные места. В доме Калитиных царит новое поколение, полное своих надежд, веры в возможное счастье. «Говорят, Лаврецкий посетил тот отдаленный монастырь, куда скрылась Лиза, — увидел ее. Перебираясь с клироса на клирос, она прошла близко мимо него, прошла ровной, торопливо-смиренной походкой монахини — и не взглянула на него; только ресницы обращенного к нему глаза чуть-чуть дрогнули, только еще ниже наклонила она свое исхудалое лицо — и пальцы сжатых рук, перевитые четками, еще крепче прижались друг к другу. Что подумали, что почувствовали оба? Кто узнает? Кто скажет? Есть такие мгновения в жизни, такие чувства… На них можно только указать — и пройти мимо». Теперь Лаврецкий уже не верит в возможность счастья для себя.
Роман был воспринят публикой как большая творческая удача автора. «Чистой поэзией» назвал его один из критиков. При общем элегическом, грустном настрое этой вещи критик П. В. Анненков заметил, что «Пророчеством близкого обновленья кончается и самый роман г. Тургенева: последнее слово его есть воззвание к молодому поколению, являющемуся на смену старого с новою жизнью и новыми понятиями». Иначе и быть не могло, ведь конец 1850-х гг. — эпоха огромных надежд в преддверии Великих реформ Александра II. «Лиза... вполне правдоподобна; размеры ее личности совершенно обыкновенные; идеи и формы, сдавливающие ее жизнь, знакомы как нельзя лучше каждому из наших читателей по собственному горькому опыту», — суховато отметил Д. И. Писарев в статье «Женские типы в романах и повестях Писемского, Тургенева и Гончарова». На скованность Лизы патриархальными представлениями о том, что любовь к женатому человеку есть грех, указал Н. А. Добролюбов в статье «Когда же придет настоящий день?»
«…после того свидания, после того поцелуя — она уже колебаться не могла; она знала, что любит, — и полюбила честно, не шутя, привязалась крепко, на всю жизнь — и не боялась угроз; она чувствовала, что насилию не расторгнуть этой связи».
«…я решилась, я молилась, я просила совета у бога; все кончено, кончена моя жизнь с вами. Такой урок недаром, да я уж не в первый раз об этом думаю. Счастье ко мне не шло: даже когда у меня были надежды на счастье, сердце у меня все щемило. Я все знаю, и свои грехи, и чужие, и как папенька богатство наше нажил; я знаю все. Все это отмолить, отмолить надо. Вас мне жаль, жаль мамаши, Леночки; но делать нечего; чувствую я, что мне не житье здесь; я уже со всем простилась, всему в доме поклонилась в последний раз; отзывает меня что-то; тошно мне, хочется мне запереться навек. Не удерживайте меня, не отговаривайте, помогите мне, не то я одна уйду…»