Герой повести А. П. Чехова «Моя жизнь» (1896 г.), молодой дворянин, который через «опрощение» пытается жить честной трудовой жизнью.
Подкаст о персонаже. Читает Валерий Бондаренко.
Герой повести молод, неуклюж, но лицо его тонко, интеллигентно, даже породисто…
Наверно, кто-то раздраженный и деловой посчитает Мисаила лоботрясом, Митрофанушкой. Однако он принципиально иной: тонкий, умный, любящий читать, душевно гораздо более развитый, чем большинство из его «интеллигентного» окружения. «Наклонность к умственным наслаждениям, — например, к театру и чтению, — у меня была развита до страсти, но была ли способность к умственному труду, — не знаю». И вот такая богатая натура становится невостребованной, делается белой вороной в традиционном сословном обществе! Но и жесткой деловой хватки нет в Мисаиле, поэтому он не может гнуть жизнь по-своему, как успешный инженер Должиков. Как и Чехов, его герой дальше далекого от революционных настроений, он просто не может выносить фальши и пошлости жизни, построенной на вековых предрассудках и несправедливости. «Умственный труд», единственно приличный для человека «благородного» происхождения, его не устраивает, потому что в тех условиях этот труд — сплошная профанация: «Я служил по различным ведомствам, но все эти девять должностей были похожи одна на другую, как две капли воды: я должен был сидеть, писать, выслушивать глупые или грубые замечания и ждать, когда меня уволят».
«Краткость — сестра таланта». Вопреки собственному высказыванию, Чехов написал в 1896 г. довольно длинный для себя текст (около ста страниц). В провинциальном южном городке, который он описывает здесь, угадывается родной писателю Таганрог. В повести Чехов рассматривает модный тогда призыв Л. Н. Толстого к опрощению. Жить так, как живет простой народ, призывал не только Толстой — «хождение в народ» практиковали (правда, чуть раньше, в 1870-е гг.) и народники. Но конечно, герой повести — ближе к безобидному толстовству. Хотя герой повести, скорее, лицо «положительное», известно категорическое суждение Чехова о толстовстве в принципе, относящееся еще к 1894 г.: «Толстовская мораль перестала меня трогать, в глубине души я отношусь к ней недружелюбно… Во мне течет мужицкая кровь, и меня не удивишь мужицкими добродетелями. Я с детства уверовал в прогресс… расчетливость и справедливость говорят мне, что в электричестве и паре любви к человеку больше, чем в целомудрии и воздержании от мяса…»
Итак, знакомьтесь: Мисаил Полознев — правнук генерала-героя Бородина, внук предводителя дворянства, сын городского архитектора. Вот он идет по пыльной улице, в тени акаций, в замаранной рубахе, с ведром краски и малярным «квачом» в руках. Отчего же такой странный вид, до того для барина «дикий», что иные знакомые стесняются с ним публично здороваться? Дело в том, что Мисаил — отщепенец здесь, маргинал. Мисаил вовсе не модничает и не примыкает к какому-то идейному движению, он слишком искренен и простодушен для этого, и именно поэтому кажется обывателям опасным, непредсказуемым чудаком, безыдейным каким-то «выродком». Мисаил не находит удовлетворения в том, чтобы идти проторенной для людей его круга дорогой: делать карьеру, брать взятки, выгодно жениться. Еще в пятом классе Мисаил вынужден был покинуть гимназию из-за непреодолимого отвращения к древнегреческому языку. Чудачество? Нет: для первых читателей Чехова — знаковая черта. Ведь именно насаждением мертвых языков правительство пыталось сбить волну недовольства молодежи: пусть молодая энергия уходит в бессмысленную зубрежку. Полознев сближается с семьей инженера Должикова. Дочь Должикова Маша, талантливая певица, становится женой Мисаила. Хамоватый, властный инженер и бизнес, и дом поставил на европейский лад. Впрочем, и этому предприимчивому человеку неуютно, тесно в царской России: он с Машей уезжает в Америку. Полознев не свой в кругу «чистой публики», которую он от души презирает. Но и среди «работяг» он «белая ворона» со своими высокими нравственными представлениями. Маляры, эти прибитые нуждой темные люди, не могут стать ему ни товарищами, ни даже толком-то собеседниками. О народе говорит старый маляр Редька весьма критически: «Нешто мужики — люди? Не люди, а, извините, зверье, шарлатаны. Какая у мужика жизнь? Только есть да пить, харчи бы подешевле, да в трактире горло драть без ума; и ни тебе разговоров хороших, ни обращения, ни формальности, а так — невежа! И сам в грязи, и жена в грязи, и дети в грязи, в чем был, о том и лег, картошку из щей тащит прямо пальцами, квас пьет с тараканом, — хоть бы подул!» После Редьки Мисаил становится главой артели маляров. Он живет воспоминаниями о своем счастье с Машей Должиковой и воспитывает племянницу — дочь умершей от чахотки сестры Клеопатры. Сестра его друга врача Благово Анюта ласкает девочку (она и ее племянница, дочь ее брата), но только наедине: в городе «на людях» Анюта строга и держит себя как чужая, хотя долгие годы тайно влюблена в Мисаила.
Повесть «Моя жизнь» стала этапной в позднем творчестве Чехова. Критика встретила ее прохладно, публика — с восторгом, а сам автор вложил в нее много своих мыслей, наблюдений, воспоминаний детства и юности. Чехов не терпел громких слов, многозначительных заглавий, однако эту повесть планировал назвать «В девяностых годах». Этим он как бы подчеркивал: не о частном случае речь — здесь обобщение всей российской жизни, как она сложилась (и как зашла в тупик) в годы реакции, в царствование Александра III (1881–1894 гг.). Текст показался цензуре слишком острым и подвергся при первой публикации (в журнале «Нива») существенным сокращениям. Но первые читатели умели читать между строк. Как писала одна из корреспонденток Чехова, «никакие новые веяния не убеждают так ясно, что светлое будущее “близко, при дверях”, как это подмеченное Вами в глухом, далеком от всяких веяний захолустье глубокое томление ищущего духа…» Восторженно отозвался о повести И. Е. Репин в письме Л. Н. Толстому: «Какая простота, сила, неожиданность; этот серый обыденный тон, это прозаическое миросозерцание являются в таком новом увлекательном освещении. А какой язык! — Библия». Зато сам Л. Толстой принял повесть сдержанно (почувствовав такое же отношение Чехова к его учению) и отметил лишь образ маляра Редьки.
Если назвать случившееся с Мисаилом в современных терминах, то с точки зрения чиновника или делового человека он — неудачник, «лузер». Но весь текст повести переквалифицирует его в новейший тип — в «дауншифтера», то есть человека, сознательно отказавшегося добиваться социального успеха, сберегая «душу живу». Наставник Мисаила в малярном искусстве вечно «дохлый» Редька так простодушно, но мудро формулирует суть этой позиции: «Тля ест траву, ржа — железо, лжа — душу».
Дауншифтинг — только по названию явление новое (и все более популярное). Но, как видим, с глубокими корнями в нашей истории и в нашей литературной классике…
«Если одни насекомые порабощают других, то и черт с ними, пусть съедают друг друга! Не о них нам надо думать, — ведь они все равно помрут и сгниют, как ни спасайте их от рабства, — надо думать о том великом иксе, который ожидает все человечество в отдаленном будущем».
«Прав тот, кто искренен».
«Я верю, что ничто не проходит бесследно и что каждый малейший шаг имеет значение для настоящей и будущей жизни».
«Какое это огромное счастье любить и быть любимым, и какой ужас чувствовать, что начинаешь сваливаться с этой высокой башни!»