Герой автобиографической повести Б. Ш. Окуджавы «Будь здоров, школяр!» (1961 г.), наивный интеллигентный юноша. Попав на фронт, он проявляет самые неожиданные для себя свойства.
Про внешность Школяра мы ничего не знаем кроме того, что у него «глаза хорошие». Так сказала связистка Нина.
Текст повести лирический, самоанализа тут мы не найдем, но характер Школяра представляется типично «ботаническим» — несмотря на суровые фронтовые обстоятельства — интеллигентным в самом лучшем смысле этого слова.
Булат Окуджава попал на фронт в 17 лет. Он был минометчиком, под Моздоком его ранило. Собственно, эта безыскусная, похожая на записи огрызком карандаша в школьной еще тетрадке, на коленке, на горячем передке орудия повесть — о тех днях. Это первый прозаический опыт Окуджавы, созданный в годы особенного успеха «лейтенантской прозы» военного поколения с ее правдивым рассказом о фронтовых буднях, о войне, какой она была в реале, без беллетристического глянца и грубого пропагандистского пафоса. Свободное дыхание хрущевской оттепели им это, наконец, позволило.
Герой повести — книжный московский мальчик, этакий «ботаник», совершенно не приспособленный даже к «простой» мирной жизни. А здесь!.. Он постоянно попадает в ситуации комические, трагические и трагикомические, и диву даешься, как жив остается. Кровь и потери, первая любовь и постоянная угроза собственной жизни, — все, как оно и должно быть в прозе о войне. На одной линейке — гибель другого человека и неустроенный быт. Смерть другого — повседневное, подчас ежечасное бытовое явление: «Вот она идёт, рядом с ней незнакомая связистка. Вдруг вдалеке разрыв. Кто-то кричит: “Ложись!” Я вижу, как Нина медленно поднимается с грязного снега, а та, другая, лежит неподвижно. Это первая наша мина. Я потерял ложку. Есть нечем. Ем кашу щепочкой. Мы идём в наступление. “Что у тебя с ладонями?” — спрашивает старшина. Ладони мои в крови. “Это от минных ящиков”, — говорит Шонгин. Сашка Золотарев делает на палочке зарубки в память о погибших. На палочке уже не осталось места». Теперь Школяр на себе испытывает, что лишь было предисловием к фронтовому опыту, что было у него в военном училище: «Я вспоминаю, как на последнем комсомольском собрании, когда мальчики один за другим клялись погибнуть за Родину, Женя, которую я любил тогда, сказала: “Мне жаль вас, мальчики. Войне нужны молчаливые, хмурые солдаты. Не надо шуметь”. — “А ты?” — крикнул кто-то. “Я тоже пойду. Только не буду кричать и распинаться”». У него как бы роман, исключительно платонический со связисткой Ниной. Ей нравится этот интеллигентный парень, но он для нее «малявочка», и она оставляет отношения на черте для Школяра романтической. Вдруг Школяра ранит в ногу — не в бою, а как-то вот походя: так на фронте часто бывает. Он отправляется в лазарет. Финал повести оптимистический, но и печальный: «В барак вносят новых раненых. Один из них злой, из миномётной. Он говорит, что все наши убиты: и Коля, и Сашка, и комбат. Он остался один. “Врёшь ты все”, — кричу я. “Врёт он”, — говорит кто-то. “Ты не слушай, — говорит сестра. — Он ведь не в себе”. — “Наши вперёд идут”, — говорю я. Мне хочется плакать и не от горя. Плачь. У тебя неопасная рана, школяр. Ты ещё поживёшь».
Если чем и выделяется первый прозаический опыт знаменитого барда из общего ряда «лейтенантской прозы» тех лет — это совершенно четкой установкой на отсутствие всякой «пропаганды». Пропаганда здесь одна: образ главного героя, который просто какой-то «антисолдат» по душевному складу. Наверное, так — безо всяких идеологических подпорок, лишь как данность смертельной опасности лично себе и своим товарищам — воспринимают войну те, кто оказался на передовой в других войнах, смысл которых для рядового бойца бывает не так уж и ясен. «Лишь бы не было войны!» — эта бытовая присказка советского военного и послевоенного поколения очень точно выражает главный горестный вывод из любого военного опыта. Это очень антивоенная повесть и очень она… «сегодняшняя»!
«Моздокская степь. Идет война с фашистской Германией. Я — боец, минометчик. Я москвич, мне восемнадцать лет, второй день на передовой, месяц в армии, и я несу командиру полка "очень ответственный пакет". Где этот командир — неизвестно. А за невыполнение задания — расстрел. Кто-то силой втягивает меня в окоп. Объясняют, что еще сто метров, и я нарвался бы на немцев. Меня ведут к командиру полка. Тот читает донесение и просит передать моему командиру, чтобы таких донесений больше не посылал».
«Вчера приходила Нина, "красивая связистка", она замужем. "А ты совсем еще малявка, да?" — спросила она. Придет Нина сегодня или нет?»
«В барак вносят новых раненых. Один из них злой, из минометной. Он говорит, что все наши убиты: и Коля, и Сашка, и комбат. Он остался один. "Врешь ты все", — кричу я. "Врет он", — говорит кто-то. "Ты не слушай, — говорит сестра. — Он ведь не в себе". — "Наши вперед идут", — говорю я. Мне хочется плакать и не от горя. Плачь. У тебя неопасная рана, школяр. Ты еще поживешь».